53.Окончательное решение еврейского вопроса в 1949-1953 г.г. в СССР!!!

реальностью…, я так думаю..  Это уже гуляло по интернету, но перечитайте, если пропустили или уже
забыли.  А верить или нет ваше право.  ГЛ
И здесь ответ на вопрос – почему даже нынешняя Россия до  сих пор скрывает существование этого плана.  А потому, что, приняв решение о
физическом истреблении евреев, коммунистическая Россия показала всем, что она есть на самом деле – Россия нацистская.  Ведь и у Гитлера была
та же самая программа.
Шели Шрайман
Журналистское расследование Шели Шрайман и Яна Топоровского (при участии Вениамина Додина и Зеэва Бар-Селы)
Звенья одной цепи
Евреи СССР знали, что скоро с ними ЭТО случится.  Шепотом передавали друг другу, что уже готовы товарняки на запасных путях, а где-то в
Сибири уже выстроены бараки.  И никому из евреев не избежать страшной участи:  уже составляются списки, по которым их всех возьмут в одну
ночь.  И по всей видимости, окончательное решение еврейского вопроса – депортация евреев СССР назначена на февраль 1953 года.

Но в феврале 53-го ничего не произошло, а в марте умер Сталин.  А затем… Затем был XX съезд, знаменитый закрытый доклад Хрущева о
сталинских преступлениях.  Но и в закрытом докладе ничего об этих планах Сталина не говорилось.  Сказано было об отступлениях от ленинской национальной политики – но только о том, что было сделано:  о чеченцах, ингушах, калмыках… И много лет спустя, в эпоху “перестройки”, когда многое, очень многое выплыло из секретных архивов и о сталинском антисемитизме можно было говорить открыто, дело ограничилось уже знакомым “делом врачей” – первым преступлением (уже в апреле 53-го), признанным советскими властями…

И странным образом получилось так, что то, о чем знали и говорили все, о чем знала и чего боялась каждая еврейская семья, стало самой
непроницаемой тайной.  Во всем призналась Россия, во всем покаялась – и в голодоморе 1933 года, и’в убийстве тысяч польских офицеров в Катыни,
и в сговоре с Гитлером… Даже подготовка Сталиным захвата Европы в 1941 году – сквозь зубы, но признана.  И документов об этом публикуется
все больше… А здесь – ни документов, ни признаний.

И выходит так, что кампания против “космополитов”, арест и казнь членов Еврейского антифашистского комитета, “дело врачей” – все это и
не должно было иметь никакого продолжения.  Все это было как бы ни к чему, так – без всякой цели…И уже находятся вполне удобные причины появления слухов о депортации – еврейская мнительность; усугубленная ужасами недавней Катастрофы… А какая же могла быть депортация, раз нет соответствующих документов?!

Насчет документов мы еще поговорим, а пока вспомним, что в свое время на весь мир громогласно объявлялось, что никаких секретных протоколов
к пакту Риббентропа-Молотова тоже не было – не имеется таковых в архивах СССР.  Потом нашлись.  И про Катынь ничего никто не знал, а офицеров польских немцы расстреляли… Нашлись документы и на это.  И на суворовский “Ледокол” все собак спускали – нет документов.  Теперь и их публикуют…
Почему в России так боятся признать, что депортация та – вовсе не плод травмированного еврейского воображения?  Почему?  Что прибавит к общему
ужасному облику Сталина еще одно, да к тому же неосуществленное преступление?  И на этот вопрос нам придется искать ответ.  Недавно в Иерусалиме была издана маленькая книжка – “О подготовке Сталиным геноцида евреев.  Юридическое исследование этапов преступной подготовки Сталиным геноцида советских евреев”.  Автор – доктор исторических наук Яков Айзенштадт.  . По мнению Якова Айзенштадта, первым шагом к геноциду было убийство С. Михоэлса, вторым – дело Еврейского антифашистского комитета (ЕАК).’  – Господин Айзенштадт. как известно, все обвиняемые по делу ЕАК были расстреляны, за исключением одного человека – академика Лины Штерн.  Не удалось ли вам, в ходе ваших поисков, докопаться до причины вынесения ей столь мягкого – три с половиной года заключения и пять лет ссылки – приговора?  – Когда Лина была освобождена и вернулась в Москву, она не была расположена рассказывать об обстоятельствах дела, – говорит доктор Айзенштадт. – Случайно я узнал о том, что после ареста Лины Штерн ее аспирант Лев Латаш был обвинен в “космополитизме и политической близорукости, выразившейся в защите ошибочных лженаучных взглядов» своего руководителя.  Он был потом отовсюду изгнан.  Ныне Лев Латаш живет в США, я написал ему письмо и попросил ответить на некоторое вопросы.  И вот что выяснилось:  после смерти Сталина Лев встречался с Линой Штерн в Москве.  Она накрывала телефон газетой, опасаясь подслушивания, и ассказывала ему о процессе.  Вот выдержки из его письма:
“После смерти Сталина я в августе 1953 г. приехал в отпуск в Москву и узнал, что Лина Соломоновна в Москве, в своей старой квартире.  Она
меня очень тепло встретила, т. к: знала, что я – аспирант 1-го года обучения – пострадал больше всех ее многолетних сотрудников.  Мы с ней
провели 2 или 3 вечера в ее квартире, и она поделилась со мной некоторыми сведениями о следствии и процессе.  Она рассказала, что в
первый же день после ареста ее повезли на допрос к самому Абакумову (министр госбезопасности).  В присутствии ряда высоких чинов он
обратился к Л. С. со следующей речью:  “Мы знаем, что вы – крупный ученый с заслугами, и полагаем, что мы вас быстро отпустим, если вы
расскажете нам всю правду.  Если же вы будете упорствовать, то я сгною вас в тюрьме, и никто из ваших зарубежных хозяев вам не поможет”:  На
это Л. С. ответила, что она даже замуж не выходила, чтобы не иметь над собой хозяев, на что Абакумов ответил:  “Напрасно.  Тогда, возможно, вы
не оказались бы здесь”.  О ходе следствия она мне ничего не говорила, но сказала, что в Лефортовской тюрьме во время прокурорских обходов
она один раз попросила для чтения “Левиафана’1 Гоббса, а второй раз, отвечая на вопрос, на что она надеется в своем упорстве, она сказала,
что на имманентную справедливость.  Судя по тому, что она об этом ни разу не говорила мне и что она не подписала никаких признаний вины, я
думаю, что ее не подвергли пыткам (очевидно, боясь, что старушка умрет – ей было 72 года в момент ареста).  Об этом говорит, как мне кажется,
и очень мягкий приговор (по тем меркам) – 5 лет ссылки без конфискации имущества.  Ее и из Джамбула освободили по знаменитой амнистии 1953
года, а не по реабилитации, которая пришла позднее.

О ходе суда она мне сказала, что С. Лозовский держался с большим достоинством и выступил с блестящей речью, в которой обвинял, а не
оправдывался, и поведение И. Фефера оценил как поведение свидетеля обвинения, что соответствовало и оценке Лины Соломоновны.  Из других
подсудимых она еще упоминала бывшего главврача ‘Боткинской больницы Б.Шимелиовича, cказав, что он был в очень тяжелом физическом и
душевном состоянии.  О себе Л.С. говорила, что не ведала страха.  Вот и все. что я знаю со слов Л.С. Штерн о деле Еврейского антифашистского
комитета”.
 – Задолго до суда в отношении академика Л. Штерн было принято решение Политбюро – оставить в живых, – говорит доктор Айзенштадт. – Мое
объяснение этому факту таково:  Сталин верил, что будет жить долго.  И интересовался вопросами долголетия.  А та область биологии, которой
занималась Лина Штерн, как раз и была связана с проблемами геронтологии.

Дело ЕАК должно было стать началом депортации евреев, но не стало.  Почему?  Само следствие велось годами – из людей выбивали показаний.  И
только 7 апреля 1952 года – почти через четыре года – дело было передано Военной коллегии верховного суда СССР, где рассматривалось с 8 мая по 18 июля 1952 года под председательством председателя Верховной коллегии А.А. Чепцова.  Когда Чепцов убедился, что нет доказательств вины подсудимых, он прервал процесс и последовательно обращался к секретарю генерального прокурора СССР Сафонову, председателю Верховного суда СССР Волину, председателю КПК Шкирятову, председателю Президиума Верховного совета СССР Швернику и, наконец, к Маленкову.

Маленков был с Чепцовым категоричен:  “Вы хотите нас на колени поставить перед этими преступниками, ведь приговор по этому делу апробирован народом, этим делом Политбюро занималось три раза.  Выполняйте решение Политбюро”.  А.А. Чепцов заверил Маленкова, что передаст его указания остальным двум судьям и что, будучи членами партии, все они выполнят указания Политбюро.  После этого был вынесен приговор Военной коллегии
Верховного суда СССР от 11-18 июля 1952 года:  Лозовский С.А., Фефер И.С., Юзефович И.С., Шимелиович Б.М., Квитко Л.М., Маркиш П. Д.,
Бергельсон Д.Р., Гофштейн Д.Н., Зускин В.Л„ Тальми Л.Я., Ватенберг И.С., Теумин Э.И., Ватенберг-Островская Ч.С. были приговорены к расстрелу, а Штерн Л.С. – к лишению свободы сроком на 3 года 6 месяцев с последующей высылкой на 5 лет в Джамбул.  Брегман С.Л. после поступления дела в суд умер, и дело в отношении него было прекращено.  12 августа 1952 года смертные приговоры были приведены в исполнение.

Всего в связи с делом ЕАК в течение 1948-1952 годов было арестовано и привлечено к уголовной ответственности по обвинению в шпионаже и
антисоветской националистической деятельности 110 челoвек. 10 из них были расстреляны, 20 получили по 25 лет лишения свободы.  И все-таки “дело” ЕАК в итоге не сгодилось для разворачивания всенародного возмущения и депортации евреев.  Не удалось добиться “признаний” от главного врача Боткинской больницы Б. М. Шимелиовича, а кроме того, к концу следствия еще четверо обвиняемых отказались от предыдущих, добытых при помощи пыток, показаний о “проводимой членами ЕАК шпионской и антисоветской деятельности”.  С таким процессом нельзя было выходить на всю страну.  И тогда родилось “дело врачей”.

Оно оказалось более подходящим для раздувания всенародной ненависти к евреям.  (На то, что главным сценаристом “дела врачей” был именно Сталин, а не Берия, указывает В. Додин, ссылаясь на сведения, услышанные им от близких Г. К. Жукова, в доме которых бывал профессор Сперанский,
лечивший “кремлевских детей”.  “Я когда к Берии приехал домой лечить его ребенка, – рассказывал Сперанский, – спросил Берию:  “Вот вы, Лаврентий Павлович, арестовали профессора Этингера.  Обвиняется он в том, что хотел кого-то отравить.  Так зачем же ему было “кого-то” убивать?  Убил бы одного меня – он в Кремлевке моим лечащим врачом был лет десять.  Сразу погибла бы половина детишек, которых я в той же “кремлевке” пользую.  И вам не к кому было бы обращаться сейчас за помощью.  Зачем же так нерационально было Этингеру работать во вред народу?”  Берия ответил так:
“Если бы я, профессор, что-нибудь в этом безобразии решал…”)  – Мне представляется, что убийство С. Михоэлса, процесс над ЕАК и дело “врачей-убийц” – звенья одной цепи, – продолжает Яков Айзенштадт. – 12 августа 1952 года приговор осужденных по делу ЕАК был приведен в исполнение.  До этого убили С. Михоэлса, который являлся председателем ЕАК.  Обратим внимание и на то, что по делу ЕАК проходил главный врач Боткинской больницы Б. Шимелиович.  А через несколько месяцев -13 января 1953 года – ТАСС уже сообщило об “аресте группы врачей-вредителей”.  Большинство обвиняемых были евреями, а кроме того, утверждалось, что все они связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт»: якобы от нее через врача Шимелиовича и “известного еврейского буржуазного националиста Михоэлса были получены директивы об истреблении руководящих кадров СССР”.

Дата казни – февраль

Многие понимали, что за этим процессом кроется нечто страшное.  Осторожный Константин Симонов много лет спустя записывал:  “Врачи-убийцы” – страшнее, кажется, придумать было невозможно.  Все было рассчитано на огромный резонанс.  В общем было ощущение, что последствия всего этого могут оказаться поистине невообразимыми”.

А Александр Солженицын в “Архипелаге ГУЛаг” писал без обиняков:  “Сталин собирался устроить большое еврейское избиение.  Замысел Сталина
такой:  в начале марта “врачей-убийц” должны были на Красной площади повесить.  Всколыхнутые патриоты (под руководством инструкторов) должны
были кинуться в еврейский погром.  И тогда правительство, великодушно спасая евреев от народного гнева, в ту же ночь выселяло их на Дальний
Восток и Сибирь, где бараки уже готовились”.

И говорят, была создана комиссия по депортации, подчинявшаяся лично Сталину.  Председателем комиссии был Суслов.  0б этом сообщает Николай
Николаевич Поляков, который был секретарем комиссии по депортации.  Он был сотрудником органов безопасности, затем работал в аппарате ЦК
КПСС.  0б известных ему фактах решил рассказать перед самой кончиной.  Из записи воспоминаний Н.Н. Полякова становится ясно, что решение о
полной депортации советских евреев было принято Сталиным в конце 40-х – начале 50-х годов.  Для размещения депортированных в Биробиджане и
других местах форсированно строились барачные комплексы по типу концлагерей, а соответствующие территории разбивались на закрытые
зоны.  Одновременно по всей стране в отделах кадров предприятий и домоуправлениях готовились списки, к составлению которых были привлечены и органы госбезопасности.  Существовало два вида списков:  чистокровных евреев и полукровок.  Депортация должна была осуществиться в два этапа. Чистокровные евреи в первую очередь, а полукровки – во вторую.  Как свидетельствует Н.Н. Поляков, депортацию намечено было осуществить
во второй половине февраля 1953 года.

А вот свидетельство Вениамина Додина (публикуется впервые):  – В декабре 1952-го мне сообщили, что какой-то врач, присланный из Новосибирска раввином Слуцким (помогавшим прятать беглых лагерников), просит меня’ о срочной встрече.  Шел я к нему со своего зимовья шестеро суток.  Незнакомец представился Исааком Таненбаумом и передал мне коротенькую записку с приветом от Слуцкого.  А дальше состоялся следующий разговор.
“Что случилось?” – спросил я присланного. “То, что и должно было случиться:  всеобщая жидобойственная кампания идет к закономерному финалу.  Имеем сведения, что готовится депортация всего еврейского населения из европейской части страны.  Первые отделы штабов войск МВД и МГБ, областных управлений милиций – ну, видимо, и верхушка обкомов и крайкомов партии – получили изустное распоряжение о перерегистрации и взятии на учет всех без исключения “лиц некоренных национальностей”.  Короче:  уже составляются поименные списки всех еврейских, в том числе смешанных семей.  И в этих списках особо выделяют тех, кто по представлениям местного руководства способен в этой ситуации “оказать сопротивление”.  Местные бонзы поняли это так, что начинать следует с семей евреев-военнослужащих – офицеров и сержантов армии, спецвойск, милиции… В “сопротивленцы” попали все прежде репрессированные и уже освобожденные командиры, вообще все фронтовики… Состав десантных, танковых, авиационных частей – авиационных они должны изолировать в первую очередь… А за Сибирь – за бойню – они уже взялись.  При этом до подозрения усиленно распускают слухи про Биробиджан…

Брат Макса Эльевича Зинде, врача, который был у вас здесь, работает в системе ГУЛЖДС, на Вторых путях – так это называется.  Их управление – в Тайшете.  Там начальником лагеря некий Евстигнеев Сергей Кузьмич — убийца и антисемит.  Еше с довоенного времени они там все работают над
реконструкцией Транссибирской магистрали исключительно по заданию Управления лагерей железнодорожного строительства.  Так вот, Слуцкий
просил брата Макса, в первой половине ноября вернувшегося из командировки в Хабаровский край, по возможности прояснить ситуацию.  Удалось узнать, что чуть западнее Николаевска-на-Амуре – в болотах Амурского левобережья – Управление Дальстроя оцепило зонами огромный район тайги и зэки уже рубят сотни бараков транзитной спецпересылки “под жидов” – там этого уже ни от кого особо не скрывают:  Места глуше не придумать.  Куда пересылка-то? Там тупик!  Оттуда только один путь – назад к реке.  Брат Макса полагает, что там уже “тары” готовой под двести пятьдесят – триста тысяч людей.  Но отсекают колючкой все новые территории и рубят, рубят… Это они называют “первой очередью”!  Но главное, он рассказывает, странные это бараки – без печей и – что особенно удивляет – без торцовых стен.  Длинные такие – человек на тысячу или больше каждый, а торцовых стен нет.  Это очень его обескуражило.  Ну, вроде скотопрогонных сараев под крышами из жердей.  На дворе ниже сорока градусов, а бараки совершенно неутепленные.

Но это еще не все.  Был он и на трассе железной дороги Комсомольск – Советская Гавань.  Так по этой трассе ко всем глубоким оврагам (а места
там – горы и ущелья), мало-мальски близко расположенным к полотну дороги и прикрытым тайгой, уже проложены подъездные пути – ветки
железнодорожные.  И все эти ветки входят внутрь точно таких вот бараков, что и в Амурском понизовье, – без торцов и утепления… Бойня это строится, самая настоящая бойня!  Никаких тебе освенцимов, никаких камер с “циклоном-Б” – все просто и предельно функционально.

И это еще не все.  Там, на трассе к Совгавани, брату Макса Эльевича рассказали, что тоже самое происходит и на участках Транссиба от Благовещенска до Биробиджана.  Но эту часть “программы” он сам не видел – от Новосибирска и до Хабаровска летел самолетом.  Интересная деталь, – добавил Таненбаум, – руководит всеми этими мероприятиями некий Опенгейм (кстати сказать, этот самый генерал Оппенгейм в 70-Х годах был направлен в мою Лабораторию строительства в Арктике – ЦНИИ-01 – в качестве главного специалиста в области общевойскового строительства.  – В. Д.). Еврей, как вы понимаете”.
…Исаак Таненбаум прибыл ко мне с поручением узнать, смогу ли я принять, разместить и спрятать еврейские семьи до начала депортации.  Наш Удерейский район, где я отбывал ссылку, был глух, малодоступен и суров (мороз – минус 48-52). Возможности принять людей полностью зависели от числа упрятанных далеко в тайге теплых зимовий.  Притом надо было точно знать, чья таежная изба в этот именно сезон будет пустовать.  …Затем я получил еще два подтверждения о готовящейся депортации – от начальника районного МГБ Григория Зенина и инспектора спецсвязи Аркадия Тычкина – совершенно особых людей, несмотря на то, что занимали такие должности.  Григорий Зенин приезжал ко мне на зимовье охотиться и слушать по приемнику “голоса”.  А Тычкин помогал мне прятать в тайге беглых лагерников – японцев, немцев, русских.

После приезда Тычкина из Новосибирска что-то начало проясняться.  Аркадий подтвердил, что действительно – с месяц назад из края пришло в райМГБ предписание срочно перерегистрировать всех ссыльных, поселенцев и прочих.  И что оперативному дежурному по связи было приказано составлять эти списки отдельно по каждой нации.  Тычкин сказал, что в Новосибирске и Красноярске уже открыто говорят о возможной депортации евреев на Восток, но никто в это не верит.

…Григорий Зенин, которого я вызвал на разговор о возможной депортации, сказал, что, по его мнению, “все это кончится ничем.  Не потому, что не может быть в принципе.  Но с евреями ЭТОГО быть у нас не может.  Тем более после преступлений войны”.  “Раздувается кампания, – сказал он, – сколько таких кампаний раздувалось на нашем веку?  А кончались они все одинаково.  И эта так же окончится.  Я не сомневаюсь.  Да, списки составляли, – отдельно по
евреям.  И адреса уточняли.  Осмысливали:  кого первыми, кого вторыми.  Я с месяц как из Москвы, с совещания.  И там слухи, и там вопросы.  Так
положено.  Каждое ведомство по своим законам с ума сходит – за это зарплату и звания получаем.  Но мы же люди.  Причем во многом осведомленные, информированные.  В том, например, что некий старик – старик совсем.  И на старости лет по-стариковски чудит.  Все это видят, понимают.  Готовятся, конечно, – “кого куда”, в дело свое играют.  Почему не играть-то за казенный счет?  Полагаю, кому-то новое чудачество по сердцу.  Яичко к пасхе.  Но есть народ, люди.  Их пока что никто не отменил.  И отменит вряд ли.  Эти хорошо понимают обстановку.  Живи спокойно, дорогой товарищ”.

Как готовилась операция

По свидетельствам, собранным доктором Айзенштадтом, депортация не состоялась в феврале, потому что вышла задержка с составлением списков
(то, что не были готовы бараки, Сталина бы не остановило).  Оказалось, что на списки нужно больше времени, чем предполагалось вначале.  – И тогда Сталин установил, жесткие сроки:  суд над врачами – 5-7 марта 1953 года.  Казнь на Лобном месте – 11-12 марта этого же года, – говорит Яков Айзенштадт. – Бывший председатель Совета министров СССР Н.А. Булганин в беседе с доктором исторических наук профессором Яковом Этингером подтвердил, что судебный процесс над врачами должен был завершиться смертными приговорами.  При этом, по словам Булганина, обычная газетная информация о “приведении приговора в исполнение” Сталина не устраивала:  его целям могла соответствовать только публичная казнь.  Булганину было известно, что составлена “разнарядка”:  в каком городе кто из профессоров должен быть повешен.  Другие источники указывают на иные варианты – казнь всех профессоров на Лобном месте в Москве; нападение толпы на осужденных у здания суда.

По замыслу Сталина, в момент казни должно было быть обнародовано письмо виднейших евреев, адресованное Сталину, с осуждением врачей-убийц и с просьбой депортировать евреев в Сибирь и на Дальний Восток для спасения их от всенародного гнева.  Такое письмо было подготовлено заранее – генеральным директором ТАСС Я.С. Хавинсоном.  Позже он был обозревателем в газете “Правда”, печатался под псевдонимом М. Маринин.  В составлении письма, кроме Хавинсона, участвовали академики М.Б. Митин и И.И. Минц.  Эти трое позже собирали подписи под письмом.  Письмо должны были подписать виднейшие представители советской науки, литературы и искусства – еврейского, понятно, происхождения.  Под письмом отказались поставить подписи певец Марк Рейзен, генерал Яков Крейзер, профессор Аркадий Ерусалимский и писатели Вениамин Каверин и Илья Эренбург.
Эренбург, по слухам, после этого даже направил письмо Сталину, в котором убеждал вождя, что подобное мероприятие отрицательно отразится
на престиже СССР.

“Они приехали ко мне домой, – вспоминал Эренбург, – академик Минц, бывший генеральный директор ТАСС Хавинсон и еще один человек.  Вопрос о
выселении евреев из Москвы и других городов уже был решен Сталиным.  Вот тогда Минц и Хавинсон и обратились ко мне.  Не знаю, была ли это их
инициатива или им посоветовали “наверху» так поступить.  Они приехали с проектом письма на имя “великого и мудрого вождя товарища Сталина”.  В
письме содержалась просьба:  врачи-убийцы, эти изверги рода человеческого, разоблачены, справедлив гнев русского народа; может быть, товарищ Сталин сочтет возможным проявить милость и “охранить евреев от справедливого гнева русского народа”? То есть выселить их под охраной на окраины государства.  Авторы письма униженно соглашались с депортацией целого народа, очевидно в надежде, что сами они не подвергнутся выселению.  Я был не первый, к кому они обратились с просьбой подписать это письмо на имя Сталина.  Обращались они и к историку А.С. Ерусалимскому”.

Аркадий Самсонович Ерусалимский, историк, профессор Московского университета, вспоминал:  “С просьбой подписать письмо на имя Сталина ко мне явились академик Минц, бывший генеральный директор ТАСС Хавинсон и еще двое таких же перепуганных людей.  Я их выгнал”.  Булганин подтверждает, что были готовы документы о высылке всех евреев в Сибирь и на Дальний Восток (в том числе, не исключено, и тех, кто составлял и подписывал верноподданническое письмо).
Булганин в то время занимал пост министра вооруженных сил СССР.  По его словам, он получил от Сталина приказ подогнать к столице и другим
крупным городам несколько сот военных эшелонов.  По утверждению Булганина, не все из этих эшелонов должны были достигнуть станции назначения: Сталин планировал организацию крушений и нападения на эшелоны “народных мстителей”.  В феврале 1953 года теплушки без нар были уже сосредоточены на Московской окружной дороге, в районе Ташкента и в других местах.

Имеются различные свидетельства о бараках, построенных для депортированных евреев.  Например, бывший начальник пенсионного управления министерства соцобеспечения РСФСР Ольга Ивановна Голобородько рассказывает, что осенью 1952 года она случайно узнала в Совете министров, что в Биробиджане “готовят бараки под евреев, выселяемых из центральных городов”.  – Прошло четыре года, – вспоминает она.  – Как-то на заседании правительства решался вопрос – где хранить целинный урожай?  Амбары построить не успели.  Кто-то вспомнил, что в Биробиджане пустуют дома, предназначавшиеся для выселяемых евреев.  Послали в Биробиджан специальную комиссию.  На месте удалось обнаружить длиннющи покосившиеся, с дырявыми крышами и выбитыми окнами бараки.  Внутри – нары в два этажа.  Эти помещения были признаны негодными для хранения зерна, о чем комиссия и доложила Хрущеву.

Писатель Владимир Орлов и поэт Семен Коган в 1966 году вместе с секретарем Хабаровского крайкома комсомола Латышевым ездили по пионерским лагерям Дальнего Востока.  Вспоминая об этой поездке, Владимир Орлов рассказывал:  “Латышев обвел нас каким-то странным взглядом и неестественно веселым голосом скомандовал:  – А теперь – за мной!  Пройдя метров сто, мы вышли на широкую просеку, и Латышев кивнул куда-то влево:
– Глядите!
Мы глянули. Справа от нас, метрах в двадцати, стоял приземистый, длинный барак с маленькими окошками под самой крышей.  Сквозь белесые от времени бревна пробивалась трава и даже кустики, а по просеке, насколько хватало глаз, уходили вдаль такие же мрачные сооружения.
– Здесь их целый город,- сказал Латышев.
– Лагерь?- спросил Семен.
– Лагерь, – усмехнулся Латышев, – только не для пионеров, а для вас.
– Для кого – “для нас”? – спросил я наивно.
– Для вас – евреев,- выдавил наш новый ДРУГ.

Значит, вот здесь, в этих бараках должна была закончиться моя молодость?
– А за что?- недоверчиво спросил Семен.
– Нужна ведь хоть какая-то причина, чтобы переселить сюда людей, уцелевших от фашизма!
– Причина? Причина была сфабрикована заранее – “дело врачей”. – Товарищ Сталин,- продолжал Латышев, – все предусмотрел.  Он решил спасти евреев от справедливого гнева русского народа.  Если бы вождь народов прожил еще полгода, вы, ребята, тоже сгнили бы в этих бараках”.

Академик Е.В. Тарле рассказывал своему родственнику Лео Якобу, что “евреев планировалось вывезти в марте-апреле 1953 года в Сибирь, где их ждали наспех сооруженные бараки со стенами в одну доску, и первые потери по ориентировочным подсчетам должны были составить 30-40 процентов”.  По словам Тарле, “операция была разаработана во всех подробностях:  уже было назначено, кому погибнуть “от народного гнева”, кому достанутся коллекции московских и ленинградских евреев-коллекционеров, а кому -“освобождающиеся квартиры”.

Галина Осиповна Казакевич (вдова писателя Э.Г. Казакевича, репатриировавшаяся в Израиль в 1990-х годах) рассказывает:
– Нам было известно о планах депортации евреев:  о том, что происходит, мы часто разговаривали с мужем.  Он знал, что в местах весьма отдаленных строятся бараки для евреев, которых выселят из Москвы, Ленинграда, Киева, Минска и других городов.  В эти бараки евреи будут вышвырнуты так же быстро, жестоко и безжалостно, как вышвыривали до них людей других национальностей – подобный опыт уже был.  Рассказал мне муж и о том (было это в конце 1952-го – начале 53-го года), что к мэру Москвы Яснову пришел министр одной из ведущих отраслей промышленности с ходатайством о квартирах для очень нужных специалистов.  Яснов выслушал его и успокоил, уверив, что скоро, очень скоро в Москве освободится много квартир, так как вопрос будет решаться кардинально.  Знали мы и о том, что эта операция будет поручена Маленкову, и понимали, что, Маленков, как его предшественники
Ягода и Ежов, впоследствии будет обвинен в жестокостях и примерно за них наказан.  Мой муж предполагал, что, наказав Маленкова, Сталин, якобы исправляя последствия маленковских зверств, вернет десяток-другой знаменитых евреев из ссылки и тем самым “закроет вопрос”, в который раз представ перед советским народом отцом и благодетелем.

Из свидетельств, собранных Я. Айзенштадтом из разных источников:  Профессор Юрий Борев, рассказывая в своей книге о беседе с И.Г. Эренбургом, передает его рассказ, воспроизводящий поведанное ему Хрущевым:  “Вождь наставлял:  “Нужно, чтобы при их выселении в подворотнях происходили расправы.  Нужно дать излиться народному гневу”.  Играя в Иванушку-дурачка, Хрущев спросил: “Кого их?” – “Евреев”, – ответил Сталин.  Утверждая план депортации, Сталин распорядился:  “До места должно доехать не больше половины”.  По дороге планировались нападения возмущенного народа на эшелоны и убийства депортируемых.

Далее Ю. Борев вспоминает:  “Один из старых железнодорожников, живущий в Ташкенте, рассказывал мне, что в конце февраля 1953 года действительно были приготовлены вагоны для высылки евреев и уже были составлены списки выселяемых, о чем ему сообщил начальник областного МГБ”.
Подготовку теоретического труда по идеологическому обоснованию депортации евреев Сталин поручил доктору философских наук Дмитрию Ивановичу Чеснокову – человеку из партийной номенклатуры:  все было исполнено в срок.  Почему выбор пал именно на него?  Сын Жданова в бытность мужем Светланы Аллилуевой дружил с Чесноковым и всячески его проталкивал.  Именно он подсунул Сталину книгу Чеснокова о советском государстве.  Книга
понравилась, и не мудрено:  Сталин упоминался в ней чуть ли не в каждом абзаце.  Юрий Жданов включил Чеснокова в число приглашенных на день
рождения Светланы (список гостей утверждался в МГБ) и представил на нем Сталину Чеснокова.  Вскоре после знакомства Сталин поручил Чеснокову подготовить теоретический труд по обоснованию высылки евреев и создал ему для работы все условия, отправив в подмосковную резиденцию ЦК КПСС.

К началу февраля 1953 года труд под названием “Почему необходимо выселить евреев из промышленных районов страны” был закончен, одобрен
Сталиным и отпечатан в типографии МВД СССР:  Миллионный тираж поступил на склад органов государственной безопасности с тем, чтобы в день
“Икс” его можно было срочно распространить по всей стране.  В редакциях центральных газет уже были подготовлены положительные рецензии на этот
труд.  Сталин поощрил Чеснокова за хорошую работу, назначив его главным редактором журнала “Большевик” (“Коммунист”), а на XIX съезде КПСС
ввел Чеснокова в президиум ЦК.  После смерти Сталина Чесноков был секретарем обкома, а затем председателем госкомитета по радио и телевидению.

Почему акция не состоялась

– Сталин до самой смерти не отказался от планов, связанных с делом врачей и с подготовкой, депортации евреев, – утверждает доктор Айзенштадт. – И тому есть свидетельства.  В личной охране Сталина работал некто А.Т. Рыбин.  Из беседы с ним и по другим источникам историк Д. А. Волкогонов утверждает, что 28 февраля 1953 года Сталин читал допросы “врачей-отравителей”, а в ночь с 28 февраля на 1 марта 1953 года, во время своего последнего застолья, на котором присутствовали Маленков, Берия, Хрущев и Булганин, интересовался у Берии ходом следствия по делу врачей.  Это было его последнее свидание со своими соратниками:  закончилось оно в 4 часа утра 1 марта 1953 года, и в тот же день со Сталиным случился инсульт – он был парализован и в сознание больше не приходил.

…Однако весьма вероятно, что прекращением кошмара и самой смертью Сталина мы обязаны тому, кого Сталин прочил в главные исполнители
кровавой акции.  В октябре 1952 года на пленуме ЦК опальный маршал победы ПК. Жуков, загнанный в ссылку тылового округа, вдруг «воскрешается» Сталиным.  Воскрешается под заявление-реплику «товарища Сталина», что пора ему, старику, генералиссимусу, на заслуженный отдых.  И молодые должны заступить на его, вождя, место.

Вестовой Сталина К.П. Корнев (племянник Власика, начальника личной охраны Сталина) вспоминал:  “Любое упоминание о Жукове приводило вождя
в бешенство.  Он имя ненавистное “Жуков” если и произносил сам в 1945-52 годах, то только с бранными эпитетами”.  И вот этого ненавистного Жукова Сталин вдруг выдвигает на авансцену.  С какой целью?  Свидетельство Вениамина Додина (публикуется впервые):  – Так случилось, что я еще в 1941 году – в камере следственного изолятора Безымянлага – познакомился с Г.С. Иссерсоном, а потом вместе с ним отбывал ссылку в Красноярском крае.  Что это был за человек?  Участник событий февраля и октября 1917-го.  Выпускник военной академии.  Служил в опер-отделах штабов Московского и Ленинградского военных округов и штаба РККА.  С 1929-го преподавал в Академии им. Фрунзе, а в 1936 году по его предложению и обоснованию была создана Академия генштаба РККА, где сам комбриг Г.С. Иссерсон занял должность проректора и зав, кафедрой оперативного искусства.  Среди его
слушателей – все маршалы Победы, офицеры гитлеровского штаба Гудериан и Манштейн, которые в 1941-м громили СССР по схеме Иссерсона, и
другие.

После нападения на СССР Гитлера, упредившего Сталина, озлобленный Хозяин отыгрался на Иссерсоне, объявив его теорию предательской и запрятав его в лагеря, но на всякий случай – оставив в живых.  Г.С. Иссерсон был выпущен только в 1955 году Жуковым, а умер в 1976-м.  После ссылки мы с ним встречались уже в Москве.  В его доме я познакомился в 1956 году с Г.К. Жуковым.  С маршалом же Мерецковым мы несколько лет работали вместе над программой “Север”.  Благодаря общению со всеми этими людьми мне и удалось выяснить многое из того, что происходило накануне смерти Сталина.’
Но это было позже, а тогда моим собеседником был начальник райотдела МГБ Григорий Зенин.  Ему я и задал прямой вопрос:  а не Жукову ли поручено руководить “акцией”?  – Жуков – стратег, – сказал Зенин. – Себя любит.  Ты что ж, полагаешь, что он собою, званием своим не дорожит?  Или не понимает, чем в случае чего кампания эта для него кончится, проведи он ее “по-жуковски”?

В 1956 году я познакомился в доме у Г.С. Иссерсона с самим Георгием Константиновичем.  С маршалом нас связывало одно обстоятельство:  в 1945
году он – по просьбе Эйзенхауэра, хорошо знавшего мою мать – принимал участие в спасении нашей семьи, разбросанной по лагерям и ссылкам.
За все годы наших с Жуковым разговоров он не раскрылся.  На прямой вопрос не отвечал, УМЕЛ НЕ ОТВЕЧАТЬ МОЛЧАНИЕМ.  Еще была у него
отговорка: “Мне не докладывали”.  И, тем не менее, в 60-е годы Г.К. Жуков рассказывал мне, что После расстрела Берии маршалу показали документ, из которого он впервые узнал подробности “Охоты на кабана” – таким шифром было помечено его “дело”, которое ему начали шить по команде Сталина еще до Халхин-голской кампании.
– Позднее, когда я генштаб принял, они за мое дело взялись дружно, – рассказывал” Г.К. Жуков. – Арестовали Хлобыстова (друга и родича Г К. – В. Д.) и других.  Никто на меня компромата не дал.  Точно знаю:  была инициатива и даже разработка “самого”.  Тут взялись за “испанцев”: арестовали Мерецкова.
Били шибко.  Инкриминировали ему и Шахурину (нарком авиационной промышленности. – В. Д.) со Смушкевичем (командующий авиацией РККА. – В. Д.) диверсию в ВВС.  Еще “испанцев” понаарестовывали – человек 70.  Опять выбивали на меня показания, но никто их не дал.  Мерецкова Сталин
освободил.  Этого так “обрабатывали” – на ногах не стоял!  Но не выбили из него ни слова обо мне.  А тут война.  И в войну они вкруг меня ходили
хороводом, но без наглости, аккуратно.  Ловили.  Знали:  нахрапа не спущу.  Но когда война завершилась, вся лубянская бригада кинулась на меня. В самом конце 45-го на совещании в Кремле Сталин взбеленился и выразился так, будто я все победы себе приписываю!  Сразу началась травля.  В конце декабря 45-го начали готовить мой арест.  Точно знаю!  В мае 46-го Сталин выступил перед членами Политбюро и военачальниками.  Достал из кармана бумагу, бросил ее секретарю Главвоенсовета Штеменке, сказал:  “Читайте”.  Тот зачитал показания арестованных генералов Новикова и Семочкина: «Маршал Жуков нелояльно относится к Сталину, считает, что он, Жуков, а не Сталин вершил главные дела во время минувшей войны, что Жуков неоднократно вел разговоры, направленные против Сталина, и во время войны сколачивал вокруг себя группу недовольных генералов и офицеров”.  Все Политбюро накинулось на меня, даже Голиков (маршал) испугался и ввязался в брань.  Но большинство маршалов меня поддержало, а особенно резанул всех Рыбалко Паша…Павел Семенович.  Он тогда предупредил:  армия больше не потерпит вмешательства в ее дела фискальных органов и безответственных профанов.  Все поджали хвост.  И Сталин.  Хотя меня с главкомов сняли.  Уехал я в Одесский округ, к чертям.  Но они опять не унялись. 2 января 1948-го Абакумов (министр госбезопасности) самолично арестовал Леонида Минюка, генерал-лейтенанта, потом моего адъютанта Варенникова вместе с женой-летчицей.  А обвинение им?  “В разговорах захваливали Жукова и Эйзенхауэра!”  Вообще начали тогда шпынять меня Эйзенхауэром – что ни выпад в меня, все “Эйзенхауэр” и “Эйзенхауэр!”.  В январе 48-го они арестовали генерала Телегина.  Пытали.  Вырвали зубы.  За что?  За то, что
со мной работал.  А формально обвинили, что мы с ним незаконно – в мирное время – Русланову орденом наградили, Лидию Андреевну!  Ее – и незаконно! Кого же награждать было, как не Русланову?  …Жукова можно было прогнать в отставку и держать на даче.  Но не в тюрьме!  Ибо Жуков в тюрьме – это все прочие в расстрельных подвалах Варсонофьевского переулка.  В деле Жукова фигурировала цепочка документов его “преступной связи”:  Ван Менк’е (моя мать) – Вениамин Додин – Тимоти Хенкен (мой дядя – бригадный генерал союзнической американской армии, которому в декабре 1942-го по ходатайству генштаба удалось добиться свидания со мной в Безымннлаге) – Соосен (мой дядя, бригадный генерал союзнической американской армии), Эйзенхауэр (познакомившийся с моей матерью еще в 1906 году, когда она приезжала в Америку после японского плена) – Жуков (хлопотавший о спасении нашей семьи по просьбе Эйзенхауэра).

…Маршал К.А. Мерецков, с которым мы были дружны много лет, рассказывал:  “В 1941 году Сталин расстрелял Рычагова за одну фразу – “Вы заставляете нас на гробах летать!”  А тут, на Главвоенсовете в мае 1946-го, он слова Рыбалки проглотил, будто их вовсе не слышал.  И это при всех нас.  Он еще после Сталинграда сообразил, сволочь, что он у нас на цепи.  И терпим мы его до поры.  Тогда, после Главвоенсовета в 1946-м, ему как-то нужно было “не уронить себя”, и он снял Жукова с поста Главкома.  Расчет его был точным:  Жукова многие – из наших, армейских – не любили и боялись.  Сталин этим пользовался:  разделял и властвовал.

Жуков – человек решительный, волевой. Отлично видел слабые стороны других.  Умел ими руководить.  Но сам приказов не терпел и часто поступал вопреки им.  Чувствуя опасность, он был способен испугаться, даже струсить.  Поэтому никогда не прощал тем, кто заставил его бояться.  Он перенес позор страха перед сталинской злобой и никогда ему этого не простил.  Работая вместе со Сталиным, он изучил его не хуже, чем сам был изучен Верховным.  И Жуков поймал шанс возвратить Сталину свой “долг”……У меня нет оснований утверждать, что Жуков физически “убрал” Сталина, но полную власть он к концу февраля 1953 года уже имел.  28 февраля – по команде Жукова – сменилась вся охрана в районе сталинского бункера и весь обслуживающий персонал (в том числе врачи).  А надо знать, что представляло из себя последнее убежище “вождя”.  Мне довелось увидеть только развалины бункера, а мой научный руководитель В.Ф. Утенков в 1946 году, когда Сталин решил соорудить себе убежище (после того памятного совещания, на котором маршал Рыбалко восстал против антижуковских происков), был назначен от НИИ наблюдателем зимних строительных работ.

Сталин сам устроил себе ловушку с этим бункером, который представлял собой полностью заглубленное бетонное здание с гигантской толщины
стенами.  Окон нет.  Планировка симметричная:  справа четыре комнаты и слева четыре.  В середине коридор.  В каждой комнате шкаф, диван,
письменный стол, стул, настольная лампа, глазок и “кормушка” – отбрасывающаяся полка, на которую ставили поднос с едой (Сталин менял
комнаты и никто не знал, в какой “номер” он в очередной раз закажет еду).  Каждая комната как сейф – дверь открывалась изнутри – снаружи не
выломаешь.  Такие же двери – в коридоре.  В “предбаннике” бункера маленькая щель окна, слева и справа нары, на нарах – солдаты.  То, что 28 февраля Жуков везде сменил охрану, которая подчинялась ГБ, означало – Жуков силой взял управление в свои руки.

Маршал К.А. Мерецков рассказывал мне об этом так:  “Жуков главное дело сделал – ликвидировал национальную угрозу.  И отошел, не захотев ввязываться в придворную свалку.  Что Маленков, что Хрущев, что Берия – все они были ему чужими.  Он с дачи приехал, чтобы силы МГБ остановить, не дать развязать гражданскую войну.  А когда Берию взяли и Москаленко (командующий Московским военным округом, руководивший арестом Берии и всей верхушки тогдашних карательных органов), начал экзекуцию, Жуков вернулся к себе на дачу.  Он свое дело сделал и убийством себя не запятнал.

Сталин же задумал не просто физически избавиться от Жукова.  Но уничтожить его морально и на веки-веков.  И прежде всего в глазах Эйзенхауэра, к которому генралиссимус Жукова ревновал, как старая истрепанная ****ь. Я уверен:  Сталин просчитал открывшиеся перед ним безграничные возможности с помощью одной, но многоцелевой операции – разом покончить с не по чину осмелевшимиcя “общественными деятелями”, и с возомнившими о себе соратниками, и, наконец, с самим Жуковым.  Сталин Жукова знал отлично и понимал:  Жуков, наделенный полномочиями, бульдозером пройдет по стране. И чем крупнее будет цель, тем решительнее этот бульдозер будет загребать.  И нагребет гору.  И тогда он под этой горой бульдозер и похоронит!  А товарищ Сталин взойдет на эту гору Спасителем”.

…У маршала Мерецкова были причины люто ненавидеть Сталина.  Мир обошли его рассказы с подробностями издевательств, перенесенных им в лубянках и сухановках.  Но это он считал обычной “российской практикой”.  Простить он не мог другого:  когда освободив, его привезли к Сталину, наскоро отмыв и приодев, прямо с Лубянки,- вождь “участливо” спросил его:  “А как ваше самочувствие?  Выглядите вы не лучшим образом».  Я 10 лет был знаком с Кириллом Афанасьевичем, 6 лет работал с ним бок о бок.  Никогда он не вспоминал тюрьмы, покалечившей его.  Но бессчетно терзал душу сталинским “участием”.  Сохранились в моей памяти и высказывания других людей.

Великая учительница музыки Е.Ф. Гнесина – подруга моей тетки Екатерины Гельцер – как-то сказала: “Мой самый любимый и почитаемый человек –
Георгий Константинович Жуков – дважды спас мир: в Отечественную и в марте 53-го.  Он блестяще сыграл женскую роль в том замечательном
Пуримшпиле”.  Теща Жукова – Клавдия Евгеньевна – говорила мне:  “Ну не было у него в характере никакой мелкой мстительности!  Он один из всех, кого я знала, не болтовней, а делом спас и ваш народ от Сталина.  Они тут, в Сосновке, часто со Сперанским Георгием Несторовичем беседовали, когда
профессор Машеньку (дочь Жукова) лечил… Профессор Сперанский мне однажды сказал:  “Вы, Клавдия Евгеньевна, гордиться должны зятем.  И не
только его военным подвигом.  Он спасителей спас – врачей – от убийцы.  Вот где слава его божественная.  А мы – что мы могли тогда сделать?  Я
так понимаю – один не решал, другой не решал, третий.  Кому-то нужно было решить.  Вот зять ваш и решил, взял на себя такую ответственность”.

Послесловие

Можно ли верить всем этим рассказам?  Степень убедительности каждого из них различна:  один человек видел своими глазами, другой слышал от
кого-то, третий додумал сам, пытаясь из клочков составить хоть сколько-нибудь цельную картину…Практически нет свидетельств непосредственных участников – организаторов и палачей.  И опять же – нет документов…- Когда в Израиль приезжал директор госархива Российской Федерации г-н
Мироненко, – рассказывает Яков Айзенштадт, – я, естественно, поинтересовался документами о подготовке депортации.  Он ответил, что в его архиве “таких документов нет”.  Беседовал я и с профессором Афанасьевым, ректором бывшего Историко-архивного института, ныне Московского гуманитарного университета.  Он утверждал, что подобными документами не располагает…И все же я не сомневаюсь, что документами не располагает… И все же я не сомневаюсь, что эти документы где-то есть, но пока не обнародованы…Процесса, подобного Нюрнбергскому, над руководителями СССР не проводилось. Но ведь и лидеры Третьего рейха на процессе в Нюрнберге – лишь только речь заходила об уничтожении миллионов евреев – все как один отговаривались незнанием.  И документов, несмотря на всю немецкую любовь к порядку и бухгалтерии, почти не осталось – их систематически уничтожали.  И вообще – доля историка в XX веке незавидная…Так что же нам известно?  А известно нам то, что в последние пять сталинских лет прошли одна за другой три антиеврейские кампании – космополитская, антифашистская (ЕАК) и врачебная.  Спрашивается – зачем?  Против верхушки партии они нацелены быть не могли – из евреев наверху осталось всего двое, да и те – Мехлис с Кагановичем.  Ну еще у Молотова – жена Жемчужина…Слишком жирно ради них столько стараться, страну баламутить.  Значит – цель была.

По всей стране шел слух о готовящейся депортации.  Можно, конечно, допустить, что слухи распространялись сознательно – самими властями.  Зачем? Поманить русских еврейским погромом, а евреев запугать?  Но обещания надо выполнять (невыполнение заставило бы коренную национальность подозревать, что власть куплена евреями), а евреев запугивать было ни к чему – они и так беззащитны (пресса, культура, все общественные организации – уничтожены).  Остается одно – согласиться с мнением, что планировалось именно то, о чем все говорили:  депортация.  А слухи оказались естественным следствием грандиозности предприятия – слишком много людей в той или иной мере были причастны к планированию и осуществлению акции.

Сама же депортация, как метод решения национальных проблем, ничего исключительного собой не представляла.  Опыта хватало с избытком.  И не
только послевоенного.  Никто уже не помнит, что еще до войны – в 1936 году – успешно было проведено выселение с Дальнего Востока всех корейцев (на этом, как говорят, и закончилась история дальневосточного сельского хозяйства).  А из Ленинградской области выселили всех финнов – так называемых “ингерманландцев”.  А немцев из Поволжья тоже еще до войны выслали (да и как было не выслать? – дали приют немецким парашютистам-диверсантам; кому какое дело, что парашютисты эти были сброшены с советских самолетов?  Что это меняет?).  Ну а когда чеченцы подняли восстание в тылу Красной армии в 1942 году?  Тут долготерпение – до 1944 года – советской власти можно объяснить только чудом!  Взглянем, впрочем, на карту:  татары крымские, финны ленинградские, балкарцы, калмыки, ингуши, чеченцы.,. А к ним добавить турок-месхетинцев из Грузии… Вот она – европейская часть СССР – вся
равнина от Балтики до седых Кавказских гор – славянская и неделимая!  А за горами – христианская.  Так что и с этой точки зрения наличие еврейских инородцев только портило общую картину.  А раз опыт был, то есть с чем сравнивать:  вначале изолировать всех активных – тех, кто может оказать сопротивление, – боевые офицеры, бывшие разведчики… С теми же, кто служит в рядах армии, – еще проще:  отозвать из частей и послать в Одно место.-Там их потом и брать.  А затем как всегда:  женщины, дети, старики, теплушки, эшелоны, бараки…А потому – еще раз о документах.  Протоколов заседаний Политбюро и списков на выселение “найти не могут”.  Но грандиозная транспортная операция не могла пройти бесследно’- значит, искать надо в архивах
министерства путей сообщения (Макс Лурье, искавший документы о депортации месхетинцев, обнаружил их в архиве… автобазы № 9 г. Маргелана Ферганской области ).

А теперь о том, что же все-таки готовилось.  И вот здесь надо сказать самое главное – самую последнюю правду:  готовилась не депортация.  Готовился ГЕНОЦИД – истребление народа.  Бараки в одну доску, без печей, открытые с торцов, – и минус 40.  Это смерть, тут никто не выживет.

И здесь ответ на вопрос – почему даже нынешняя Россия скрывает существование этого плана.  А потому, что, приняв решение о физическом
истреблении евреев, коммунистическая Россия показала всем, что она есть на самом деле – Россия нацистская.  Ведь и у Гитлера была та же самая программа.  И еще раз вопрос о документах – последний.  Документы, уличающие сталинское руководство в сознательном геноциде, долго еще не увидят
дневного света.  Но остались люди.  Мы остались.  И каждый что-то знает, не знаем мы только одного – истинной ценности нашего знания.  Мы приведем здесь несколько совершенно случайных воспоминаний.  Люди хранили их всю жизнь, полагая, что об этом известно всем.  Но тысячи таких свидетелей могут сделать то, что не подсилу никакому документу, – восстановить историю преступления.  Прочтите эти свидетельства – это крохи, но это Крохи правды.  Правды о том, как нас лишали места, где мы жили.  Правды об уже выданных кому-то ордерах на наши квартиры, о неожиданных назначениях, о бараках без света и тепла… И о том, как мы не хотели верить этой правде.  Каждый из нас может рассказать.  Расскажите!  Житель Иерусалима Яков Айзенштадт:  – Мои личные воспоминания о том зловещем феврале не вошли в книгу, но я прекрасно помню, как это надвигалось.  Мы жили в доме, заселенном работниками МГБ.  Двумя этажами выше жила женщина по фамилии Чугунова (ее муж и сын работали в МГБ).  Однажды она привела к нам своих родственников, и они начали осматривать нашу квартиру.  Они заявили, что скоро нас выселят и квартира достанется им.  Житель Хайфы Феликс Яковлевич Гальперин, литератор и журналист: – Это произошло в Киеве, через несколько месяцев после смерти Сталина.  Дворничиха нашего дома подрабатывала уборщицей в помещении райвоенкомата.  К нашей семье она относилась весьма дружелюбно:  я в порядке дружеской услуги занимался с ее сыном русским языком и литературой, мальчик”не тянул” по этим предметам.  Так вот однажды, примерно через неделю после появления в “Правде” сообщения о том, что врачи невиновны и оправданны, она встретила во дворе моего тестя Самуила Абрамовича Старосельского.  “Слыщь, Абрамыч, читал, что у газетах пишут?  Оклеветали, значит, дохторов-то, а?  Шо думаешь про це?” Тесть мой был человек осторожный и ответил весьма сдержанно,
дескать, говорить нечего, в “Правде” зря писать не станут, суд наш справедливый, разобрались, все выяснили, а иначе и быть не могло.  Вера – так звали дворничиху – криво ухмыльнулась:  “Еще как могло, Абрамыч, еще как могло!»  могло!” – “О чем ты?” – не понял Самуил Абрамович. “А вот о чем, – дыхнула ему в лицо перегаром собеседница: – Ты ведь знаешь, шо я в военкомате прибираю.  Ну!  Так вот, еще у феврале, помню, мету я коридор ихний, а Жулин Васька, ну ты знаешь его, из соседнего дома, с военкомом балакае.  Я, говорит, боевой офицер, ордена имею, чотыри медали, два ранения, а живу як последняя скотина, в прыймах.  Брат в своей квартире комнатуху выделил, так там я, супруга Мария Опанасовна, да теща моя, тай ще малых двое.  До каких же пор это терпеть?  А военком ему отвечает, шо погоди трошки, лейтенант, повремени.  Буде у тоби своя жилплощадь.  Скоро квартир у Киеве
освободится много, и тебя не забуду.  Я уже на твое имя ордер заготовил.  Вот он.  И, слышь, Абрамыч, берет он какую-то бумажку и читает Ваське вслух. А то ордер квартирный:  Как он до адреса дошел, я и удивилась.  Улица Красноармейская, дом 40, кварира 6, две комнаты 38 метров…” – “Но это же наша квартира! – воскликнул тесть. – Ведь мы живем там.  Как же это возможно?!” – “Вот и я подумала:  как же можно в занятую квартиру людей селить?  Значит, освободить  ее хотели”. – “Как это освободить?  А нас куда?!”  Вера внимательно посмотрела на тестя: “Эх, Абрамыч, а говорят, шо вы народ дюже умный”. И добавила: “Все могло иначе быть… ежели б батько не помер”.

Свидетельство жительницы Иерусалима Сусанны Н. (полное имя хранится в редакции):  – Мой муж, подполковник Марк Н., в 1948 году окончил Военно-воздушную академию имени Жуковского, получил диплом с отличием и, по существовавшему положению, должен был быть зачислен в адъюнктуру при
академии.  Но ни он и никто другой из евреев-отличников адъюнктом не стал, а всех направили в различные воинские части и военные НИИ.  А в 1952 году моего мужа из авиационного НИИ под Москвой неожиданно перевели в Читу, в Забайкальский военный округ.  Он считал, что ему еще повезло, поскольку других его сослуживцев-евреев просто уволили из армии.  Я тогда работала в Москве, в Академии Жуковского.  И как только мужа перевели в Читу, тут же получила предписание освободить московскую квартиру.  Следует сказать, что квартира эта была записана не на мужа, а на меня.  Квартиру я не освободила, а к мужу решила съездить.  Перед самым отъездом ко мне пришла пожилая пара.  Они сказали, что слышали о том, что я собираюсь навестить мужа в Чите, и поэтому хотят попросить меня о небольшом одолжении – передать посылку их сыну-офицеру.  Знали они, что служит он в Забайкальском военном округе, а отыскать его особого труда не составит:  Чита – не Москва и человек с фамилией Рабинович, да к тому же офицер, должен быть известен половине города.  Я взялась эту просьбу выполнить и отправилась в путь.  Приехала в Читу, встретилась с мужем, и тут же выяснилось, что жить в Чите семейной жизнью очень трудно – в городе было очень голодно, продуктов почти не было, и единственное что оставалось – это питаться в гарнизонной столовой.  На мое счастье, я, как жена военнослужащего, находящаяся в законном отпуску, имела все права на прикрепление к
армейскому пищеблоку.  И вот, придя в столовую и увидев множество военных, я вспомнила о данном мне поручении и спросила у сидевших за столом, не знакомы ли они с офицером по фамилии Рабинович.  Ответом мне был дружный хохот.  Оказалось, что в Чите нет ни одной воинской части, в которой не было бы офицера с такой фамилией.  Более того, во многих частях офицеров Рабиновичей было несколько.  И что самое удивительное – оказались они
здесь в самое последнее время.  Раньше они служили в разных округах европейской части СССР и в частях, расквартированных в Восточной Европе.  И вдруг, в последние несколько месяцев, все они получили одинаковые предписания о переводе в Забайкальский ВО.  Понятно, что среди офицеров появилось не только множество Рабиновичей, но и носителей иных, не менее характерных фамилий.  А весной 1953 года, еще до смерти Сталина, один из приятелей моего мужа, начальник местного гарнизона, свозил меня посмотреть на то, что, по его словам, должно было стать постоянным местом жительства для новоприбывших офицеров-евреев и их семей.  В получасе езды от Читы, среди сопок, стояли дощатые бараки.  Каждый такой барак длиной был метров в сто пятьдесят.  И помню, что меня тогда как инженера поразило:  ни к одному бараку, ни ко всему этому “военному городку” не была
подведена ни одна линия электропередачи.  И водопровода не было.  Вообще никаких коммуникаций…